«Однако не в одиночестве», – мысленно улыбнулся Веспасиан. Компанию ей составляет маленький Тит, хотя, как она тактично замечает в своих письмах, мальчик доставляет ей немало хлопот. Что, по мнению Веспасиана, и к лучшему, пусть уж она будет полностью занята мальчишкой и не имеет времени ни на что другое.

Вся тихая радость утра истаяла при мысли о неизбежном возвращении в змеиный ров римской политики. Даже здесь, на краю известного мира, в окружении собственных солдат, он чувствовал, как из самого сердца империи тянутся к нему, желая опутать и сокрушить, зловещие щупальца вероломства и коварства.

Веспасиан с горечью думал, что простая солдатская жизнь, увы, не для него. Он был дураком, рассчитывая на иное. Воздух, которым дышал высший класс империи, был пропитан политикой, и поделать с этим он ничего не мог.

Какое-то движение, замеченное боковым зрением, привлекло его внимание. Веспасиан повернулся и бросил взгляд за вал, туда, где Третья когорта его легиона закончила демонтаж временного лагеря и теперь строилась в походную колонну. За передней центурией следовала знаменная группа, затем еще четыре центурии, потом маленький обоз и тыловое охранение. Менее четырехсот человек. По сравнению с огромными маршевыми колоннами, которые только что выступили в поход на том берегу Тамесис, когорта казалась совсем маленькой, и Веспасиан взирал на нее со смешанным чувством сильной неприязни и надежды. Воины запятнали репутацию его легиона, и лишь их гибель могла стереть это пятно позора. Или гибель, или великий подвиг, который оправдал бы их в глазах товарищей по легиону и всей армии. В этом и коренилась надежда: в любом случае неприятная проблема Третьей когорты будет решена. Веспасиан почти наверняка знал, что, если его план сработает, Каратак выйдет из своего убежища и заглотит приманку, Максимий и его бойцы будут безжалостно уничтожены задолго до того, как их товарищи захлопнут ловушку, в которую заманили врага.

Некоторое время легат смотрел на центурионов, которые выравнивали ряды подразделений, а потом занимали места во главе своих центурий. Командир когорты провел последнюю проверку готовности, после чего присоединился к знаменной группе, сложил руки чашечкой и поднес ко рту. С того расстояния, на котором находился Веспасиан, приказ Максимия был едва слышен, однако колонна моментально пришла в движение.

– Командир, а командир, – промолвил, обращаясь к Макрону, его оптион, кивком указывая на лагерь. – На нас никак легат смотрит.

Повернувшись, Макрон увидел на смотровой вышке фигуру в золотистой, сверкающей на солнце тунике и наброшенном на плечи алом плаще. Даже издалека легата можно было легко узнать по большой голове и бычьей шее.

– Чего он теперь-то хочет? – пробормотал оптион.

Макрон издал тихий, горький смешок.

– Просто вышел удостовериться, что от нас отделался.

– Чего? – Оптион резко повернулся к Макрону, и центурион тут же пожалел о своей неосторожности. Он воззрился на оптиона.

– А ты что думал, Сентий? Старина так хорошо к нам относится, что вышел помахать нам на прощание ручкой?

Оптион покраснел и, бросив взгляд через плечо, крикнул:

– Выровнять ряды! Вы же легионеры, а не какие-то засранцы из вспомогательных сил!

Макрона эта попытка Сентия замаскировать свое смущение ничуть не обманула, но мешать помощнику наводить порядок он не стал. В том, чтобы не давать солдатам расслабляться, никакого вреда нет. К тому же, пусть и опозоренные, они все равно оставались легионерами, и Макрон сам был намерен не позволять им об этом забыть. Кроме того, его серьезно тревожило их будущее, и не только потому, что когорте предстояло вызвать опасность на себя. Тут как раз ничего необычного не было, это просто часть солдатской работы. Вчера вечером Максимий изложил командному составу когорты суть поставленной задачи со столь невозмутимым видом, словно речь шла лишь о возможности сурово посчитаться с родичами тех туземных воинов, которых командир когорты обвинял в подрыве своей репутации. Да, много крови прольется после того, как Третья когорта явится в маленькую мирную долину, раскинувшуюся рядом с болотом. И не только из-за бойцов когорты, подумалось Макрону. Если Катон и его товарищи попадут в руки бриттов в то время, когда когорта примется за свою кровавую работу, туземные воины наверняка сочтут необходимым предать каждого пленного римлянина долгой и мучительной казни.

Когда когорта уныло маршировала по туземной тропе, ведущей на запад, Макрон оглянулся назад, на укрепленный лагерь. Центурион поневоле задумался, не последний ли это взгляд, брошенный им на Второй легион, а уж в том, что никогда не увидит Катона живым, Макрон был почти уверен. Преследуемый своими и пытающийся спрятаться от врагов, неопытный юнец рано или поздно будет обнаружен или теми, или другими. И тогда ему предстоит или смерть с мечом в руке в ходе короткой, кровопролитной стычки, или неизбежная казнь. Вероятно, решил центурион, он уже мертв. В таком случае он, Макрон, скоро встретится с ним среди теней, на том берегу Стикса.

Глава 27

– Ночью умер Гонорий, – пробормотал Фигул, присев на корточки рядом с тлеющими остатками походного костра. Катон напротив него сидел на давным-давно упавшем, покрытом лишайником и ярко-желтыми грибами, древесном стволе. Центурион кутался в батавский плащ и изо всех сил старался не дрожать.

– Ну, он из них последний.

– Так точно, командир.

Фигул кивнул, протянул руки к серому пеплу и слегка улыбнулся, чувствуя, как согреваются пальцы.

– Нас осталось двадцать восемь.

Катон поднял голову и обвел взглядом лужайку, на которой лежали спящие люди. Некоторые, когда первый слабый свет стал пробиваться сквозь кроны приземистых деревьев, ворочались, просыпаясь, другие кашляли, а двое тихонько переговаривались, но умолкли, заметив, что центурион смотрит в их сторону. Лужайка находилась в лощине и со всех сторон была окружена густыми зарослями дрока. Дальше лежало болото, над которым каждый вечер поднимался густой туман. То, что на следующий день после стычки с батавскими всадниками беглецы набрели на это место, было несомненной удачей. Шестерых павших они оставили с мертвыми батавами, а тяжелораненых унесли с собой по извилистым тропам в глубь болотной страны. Катон помогал им, как мог, но воины один за другим слабели и умирали. Гонорий получил глубокую рану копьем в живот. Крепкий и стойкий, он упорно цеплялся за жизнь до последней возможности, скрежетал зубами, превозмогая страшную боль, лицо его блестело от пота. Теперь он отмучился и лежал неподвижно, вытянувшись, руки вдоль боков. Таким его оставил Фигул – и увидел Катон.

Центурион поднялся на ноги, на миг скривился, напрягая затекшие мышцы, и, глядя на своего оптиона, сказал:

– Надо раздобыть еды. Мы уже не первый день голодаем.

Устроив в лощине лагерь, Катон выбрал несколько человек и отправился с ними на поиски припасов. Двинувшись по дороге, проходившей мимо лощины, они, оставив позади пару миль, набрели на мазанку, возле которой в загоне нашли четырех овец. В хижине лежал мертвый старик. Умер он уже довольно давно, и запах разложения они учуяли раньше, чем увидели труп. Катон решил, что старик, должно быть, заболел и умер у себя дома. Поживиться в лачуге, кроме жалкого тряпья, было нечем, но римляне прибрали и это, а потом попытались отогнать в лощину овец. Увы, три из четырех проклятых овец, едва их вывели из загона, со всех ног припустили в болото. Некоторое время из камышей доносилось блеяние и плеск воды, потом все стихло. Четвертую овцу зарезали и поджарили на костре, который Катон разрешил своим людям развести, только когда совсем стемнело. Животное оказалось тощим и жалким, чем, видимо, и объяснялось то, что оно не удрало вместе с остальными. Кое-как запас постного мяса удалось растянуть на пару дней, но теперь в животах вновь урчало от голода, и солдаты все чаще поглядывали на Катона, ожидая, что он решит эту проблему. По правде говоря, животные в окрестностях водились, но даже птицы им пока изловить не удалось, а круп маленького оленя, тут же скрывшегося в густом кустарнике, видели только один раз. Копья, которые люди Катона забрали у убитых ими батавов, так и не отведали крови, и животы изголодавшихся солдат бурчали все громче, норовя заглушить отдаленные крики выпи.